Я пил всё, что горит

Хотя мои родители спились гораздо позже моего рождения, я считаю себя потомственным алкоголиком, поскольку на протяжении всего детства у меня перед глазами были стаканы, бутылки, попойки и прочие атрибуты пьяной жизни. В детстве я считал, что никогда не буду пить, как мои отец и мать, но тем не менее спиртное попробовал уже в 16 лет. Попробовал – и моментально втянулся в это занятие, причем и сам не заметил, как это получилось. Выпивал со своими друзьями-сверстниками, начал пить дома с родителями, и чем дальше шло время, тем чаще и больше я позволял себе это делать. Впрочем, “позволял себе” быстро отошло, и пришла самая натуральная потребность в выпивке. К 25-ти годам я был самый настоящий, сложившийся алкоголик: пошли полные провалы памяти, начал похмеляться, пить по несколько дней, участились попадания в вытрезвитель. Появилась масса проблем в семье, на работе уже несколько раз порывались уволить, но то ли жалели, то ли поверили моей очередной, самой страшной клятве, что больше “в рот не возьму”, и все-таки оставляли.

Самое главное, все свои обещания и торжественные клятвы я давал вполне искренне. Дело в том, что буквально с самого начала моей алкогольной “карьеры” я стал замечать, что пью не так, как большинство людей из моего окружения, будь то друзья или коллеги по работе. Если они, выпив рюмку-две или даже стакан, спокойно прекращали это занятие и возвращались к своим делам, то я, увидев бутылку, сразу напрочь забывал обо всем и обо всех, а уж если в меня “попало”, то единственной мыслью было добавить где-нибудь еще. Открывалась страшная тяга, которая гнала и гнала меня хоть на край света, чтобы достать спиртное. Если я мог, то всегда пил “до упаду”, то есть пока где-нибудь не свалюсь, или, по крайней мере, не выпивал до капли все, что было. Главный лозунг был: “Никогда не оставляй на завтра то, что можешь выпить сегодня!” Конечно, сознание ненормального питья очень беспокоило меня, но, совершенно не зная природы алкоголизма, и, естественно, ни в коей мере не считая себя алкоголиком, что, как и для многих, было для меня крайне унизительно и ассоциировалось с определенным образом жизни, который я пока еще не вел, я всеми силами старался изменить то состояние, в котором находился, и ту жизнь, которой жил. Но все мои попытки что-то изменить ограничивались тем, что я усиленно пытался “научиться пить”. С достойным восхищения упорством я изощрялся в этом, как только мог. Теперь-то я понимаю, что все это были жалкие потуги, и заканчивались они, естественно, ничем. Я ужасно страдал из-за этого, но пить не переставал и катился все дальше и дальше вниз.

Когда мне перевалило за 30, я пил уже “все, что горит”. Если раньше я очень редко прибегал к одеколону, то теперь спокойно употреблял любую химию и парфюмерию. Я опустился до того, что совершенно перестал уважать себя. Я стал считать себя конченым человеком, и обреченность была основным состоянием моей души. Все мои мысли были только о выпивке, и я пил и пил, и ничего не мог с собой поделать. Я еще пытался на людях выказывать какую-то уверенность в себе, показывая, что ничего страшного со мной не происходит, и отвергая любую попытку изобразить меня пьяницей, алкоголиком и начать хоть какое-то лечение или предпринять какие-либо конкретные шаги, чтобы изменить привычный образ жизни, но в душе я был в панике. Мной овладело полное отчаяние, я совершенно не знал, что мне делать. Вся жизнь была в каком-то сером тумане, виделась пропащей, загубленной на корню.

И вот, наконец, в 33 года под давлением моей второй жены и начальства на работе, которое самым серьезным образом пригрозило мне увольнением (до сих пор для меня остается загадкой, почему этого не сделали раньше, хотя поводов я давал предостаточно), я обратился к медицине и закодировался по методу Довженко сроком на 7 лет. Многие знают, что это за метод, и на чем основывается эта трезвость. Из-за страха за свою жизнь я не пил полтора года. И хотя я надеялся, что честно не буду пить весь срок кодировки, о том, что это была за трезвость, говорит тот факт, что я очень переживал то обстоятельство, что мне не удастся выпить на свой 40-летний юбилей, который исполнялся через 7 лет в январе, а срок кодирования кончался в июне. Мне остается только догадываться, что со мной было бы, если бы я продержался весь этот срок, а потом “с чистой совестью” снова запил. Но я продержался всего полтора года и спокойно сорвался при удобном случае, в командировке.

Алкоголь победил страх. Результат, конечно, был однозначен: я снова запил, а когда очухался через несколько месяцев, с отчаяния снова побежал кодироваться. Но страх был потерян, и через месяц я вовсю “квасил”. После этого я прошел “эспераль”, но ее хватило на 10 дней. И когда я находился в таком отчаянии, что уже совершенно не представлял, что теперь делать, Бог послал мне Анонимных Алкоголиков. Случилось так, что моя жена еще в период моей полуторагодичной трезвости увидела по телевизору передачу об АА и записала телефон и адрес российско- американского центра на “Щербаковской”. Теперь она вспомнила об этом и предложила поехать туда. Мне было абсолютно все равно, я был готов на что угодно, лишь бы прекратить этот кошмар, и мы с ней поехали. Это было в августе 1990 года.

С тех пор прошло более двух лет. Мой путь к трезвой жизни очень тяжел. Я часто срывался и на довольно продолжительные сроки. К сожалению, иллюзия того, что я все-таки смогу нормально пить, полностью закрывала мне путь к признанию своего бессилия перед алкоголем и смирению перед этим фактом. Я и сейчас не знаю, в достаточной ли степени я сделал этот первый шаг к своей трезвости. Вооружившись исключительно программой 24-х часов, я радуюсь и благодарю Бога за то, что трезвый сегодня, сейчас, сию минуту. Я твердо знаю одно: на всю свою дальнейшую жизнь я смотрю только через призму АА. Я еще достаточно молод и хочу радоваться жизни, а не проклинать ее, хочу интересных дел, а не кошмара похмелья, хочу радости и счастья в семье, а не полных слез глаз жены и страха на лицах детей. И для меня нет вопроса, где и как я смогу добиться этого.