Доктор Боб и Славные ветераны (067)

XXVIII. Без Анны, но с любящими друзьями

В мае 1949 года Боб и Анна отправились в свою последнюю совместную поездку – в Техас, навестить Смитти и его семью. «Этот Смитти, он был хорошим парнем, – вспоминает Эмма. – Он хорошо относился к своим родителям. Однажды он приехал навестить их, и, конечно же, поехал с отцом в город, в Городской клуб. И Анна сказала: “Эмма, на нем эти старые техасские ботинки. Я думала, я умру!”»

Когда они собирались в эту дальнюю поездку, Анна, а она была очень слаба и измучена, сказала: «Знаешь, Эмма, я совсем не хочу ехать, но папа  хочет. Надеюсь, его поездка порадует».

Про эту же поездку Боб говорил: «Я совсем не хочу ехать, но мама  хочет. Надеюсь, ее поездка порадует».

«Обычно она звала его папой, – говорит Эмма, – а он звал ее мамой.

Когда они вернулись, Боб позвонил мне рано утром и попросил приехать. Он сказал: “Маме нехорошо”. Оба мы знали, что она серьезно больна. И мы отвезли ее в госпиталь Св. Томаса. Она прожила шесть или семь дней».

Сестра Игнатия помнит, как доктор Боб позвонил и попросил место для Анны. Вылет их самолета надолго задержали из‑за шторма, и у Анны началась пневмония, за которой последовал тяжелый сердечный приступ.

«По приезде в госпиталь мы заметили, что поездка сказалась и на докторе, – говорит сестра Игнатия, – и плюс тревога за свою любимую Анну. Она протянула несколько дней, и, наконец, последний ее час настал». Было это 1 июня 1949 года.

После смерти Анны сестра Игнатия написала доктору Бобу письмо, в котором она отмечала, что как пациентка Анна была образцом спокойствия, и никто от нее не слышал никаких жалоб. «На самом деле она больше беспокоилась о здоровье своих посетителей, чем о своем собственном, – говорит сестра Игнатия. – Даже во время ее последней болезни, ее огромное терпение, мужество и сила духа были необыкновенными».

«Мне будет ужасно не хватать Анны, – сказал тогда доктор Боб. – Но вряд ли она хотела, чтобы все произошло иначе. Если бы она выжила после этого приступа, она находилась бы в госпитале в течение долгих месяцев. Потом ей пришлось бы находиться несколько месяцев в постели дома. Она ненавидела быть обузой, она бы этого не вынесла».

«Когда умерла мама, папа очень сильно переживал, потому что они были любящей, верной парой, и в то время он уже знал, что ему тоже оставалось недолго жить, – говорит Смитти. – И только после того, как ее не стало, я понял, что эта мудрая, бережная, внимательная и тактичная женщина, готовая воевать и за все то, во что верила, и в защиту своей семьи, была надежным, необходимым отцу фундаментом, благодаря которому он смог сделать все то, что он сделал для АА», – говорит Смитти.

После опубликования сообщения о смерти Анны, личность доктора Боба как сооснователя АА была раскрыта для широкой печати. В публикации, сопровождавшей некролог, акронский журнал «Маяк» писал: «Как жаль, что удивительная работа миссис Смит не получила публичного признания при ее жизни, но она должна была знать о чувстве благодарности в сердцах многих людей, которым она помогла… Акрон всегда будет гордиться движением АА, которое родилось здесь, и будет гордиться замечательной женщиной, которая сделала так много, чтобы помочь этому движению вырасти».

«Папе повезло, что он дружил с замечательной парой, Эммой и Лейвеллом, которые приходили и заботились о нем и о доме после того, как мамы не стало, – говорит Смитти. – Они были для него большим утешением, подбадривали его, когда он горевал, и бережно заботились о нем и о доме».

«Когда умерла миссис Смит, доктор не знал, что делать, – вспоминает Эмма. – Я пошла домой и сказала мужу, что нам лучше пойти к нему и остаться там на ночь. Мы оставались у него до дня похорон.

Мы прожили у него две или три недели, и он искал домохозяйку. Кандидаты приходили, он садился и беседовал с ними, а потом заходил к нам и отрицательно качал головой.

Нужно было что‑то делать. Он говорил: “Не могла бы ты остаться пожить здесь? Ну, я понимаю, ты не можешь просить своего мужа отказаться от…” Это было несправедливо, и он понимал, что это несправедливо. Его щепетильность была так трогательна. Мы понимали, что нужно что‑то делать.

Однажды ночью – поверьте, в моем теле нет косточки суеверия – мне приснилось, что миссис Смит говорит мне: “Эмма, пожалуйста, не покидай папу”.

А когда Лейвелл проснулся утром, он сказал: “У меня очень странное ощущение. Я не знаю, был ли это сон или что‑то другое, но Анна со мной разговаривала. Мы не можем его оставить”.

Мы все обдумали и обсудили. В тот вечер мы пошли к нему и сказали, что мы откажемся от своего дома, и будем жить у него, если он этого хочет.

Я никогда не забуду выражения лица этого человека. Никогда!»

Таким образом пара, которая однажды пришла к доктору Бобу за помощью, переехала к нему, чтобы провести последние полтора года его жизни с ним. Они отказались от своего дома и жили с ним до тех пор, пока его не стало. Лейвелл, который отзывался о докторе Бобе как о «самом достойном любви человеке из всех, кого я знал», рассказывает: «Я был из людей того сорта, которые считали, что ни один дом не является достаточно большим, чтобы там смогли ужиться две семьи, и из‑за этого мы оставляли за собой нашу квартиру в течение какого‑то времени после того, как переехали к доку. Но я думаю, что человек, который не ужился бы с доктором Бобом, вряд ли ужился бы с самим собой».

«Один из моментов, причинивших боль, – рассказывает Эмма, – это момент, когда через несколько дней после того, как она умерла, он сказал: “Мы должны подыскать ей надгробный камень. Не могли бы вы поехать со мной?”

Мы проехали несколько кладбищ в разных местах и посмотрели их. Когда мы остановили свой выбор на кладбище Маунт–Пис, я сказала: “Вы, конечно, хотите, чтобы на памятнике было что‑нибудь об АА?” – и он ответил: “Спасибо, нет”».

Это было время, когда члены АА думали о памятнике Анне и Бобу. Более того, уже начался сбор средств. Услышав об этом, доктор Боб сразу же попросил, чтобы деньги были возвращены, и выступил против того, чтобы Сообщество устанавливало Анне и ему самому какие бы то ни было мемориалы или памятники. Он сказал Биллу: «Давай мы с тобой будем похоронены так, как все остальные люди».

Доктор Боб видел, что его собственное заболевание прогрессирует с каждым днем. Он знал, что его болезнь была злокачественной и неизлечимой, и принял ее со смирением и без негодования. Он не чувствовал ожесточения по отношению ко врачам, не сумевшим поставить диагноз раньше. «Почему я должен их винить? – говорил он, – возможно, я сам допустил множество смертельных ошибок!»

В те моменты, когда болезнь не укладывала доктора Боба в постель, и не нужно было ложиться в госпиталь на очередную операцию, он старался жить настолько нормально, насколько это было возможно, и наслаждаться жизнью настолько, насколько он мог. После смерти Анны они с Диком С. (братом Пола) полетели на Западное побережье и возобновили старые знакомства.

По возвращении из Калифорнии Дик написал Биллу, что у них было «просто замечательное путешествие, и Боб действительно воспрял духом», и что когда они возвращались из Лос–Анджелеса, он выглядел лучше, чем в течение многих месяцев. Вернувшись домой, доктор Боб собрался даже поехать в город, чтобы постричься, но в воскресенье «пришли эти друзья–благожелатели – особенно один, который гостил четыре часа, и чуть не свели его с ума.

В понедельник Боб лег в госпиталь Св. Томаса, не то, чтобы что‑то серьезное, а просто отдохнуть, – рассказывает Дик. – “Я решил тебе рассказать все, как есть на самом деле. А то вдруг до тебя дошли слухи, что доступ посетителей ко мне уже закрыт, и ты испугался до смерти, когда узнал об этом”».

Эмма рассказывает, что после смерти Анны к ним приходило очень много людей навестить доктора Боба, и в большинстве своем они были оптимистами и старались подбодрить его. «Многие приезжали из других городов, и очень много тех, кто жил неподалеку, в Акроне, – говорит она. – И не было момента, чтобы у нас не стоял букет цветов. Никогда!»

Она все же упоминает одного «хорошего друга, который сидел и пытался рассказывать доктору Бобу: “Это так, это так, а это вот так”, – ну, и доводил доктора Смита до… короче, тот просто не знал, о чем говорит этот человек в половине случаев.

Был еще один АА–евец, который приходил к доктору Бобу каждый день. Они играли в игру, ставкой были пол–доллара. Однажды он пришел, а доктор никого не принимал. “Мне придется сыграть за него”, – сказала я. И, Боже милостивый, я выиграла! Я никогда в жизни не выигрывала. Я пошла наверх и сказала ему, что этот парень был здесь, и он спросил: “Ты сыграла с ним, Эмма?” И я сказала: “Да, вот ваши пол–доллара”.

Когда приходили АА–евцы, они обычно сидели на кухне, где все могли пить кофе, – рассказывает Эмма. – Вы видели эту фотографию в книге “АА взрослеет” – я подавала Дику С. чашку кофе, когда нас сфотографировали. Я подала не один галлон кофе на той кухне».

После возвращения из Калифорнии, Боб с Диком посетили родительский старый дом в Вермонте, а затем поехали в Мейн. Куда бы доктор Боб ни поехал, всюду АА–евцы окружали его вниманием и заботой. Он говорил об этом: «Иногда эти хорошие люди делают для меня слишком много. Мне становится неловко. Я не сделал ничего такого, чтобы заслужить это. Я был всего лишь инструментом в руках Бога».

Вернувшись домой, доктор Боб уделял время общению с друзьями, получая удовольствие от того, что он мог для них сделать. В промежутках между серьезными приступами он восхищался кулинарными способностями Эммы. По ее воспоминаниям, он не любил горячую еду. Он не пил кофе, если тот был слишком горячим. Когда они ходили на собрания в Королевскую школу, он ставил пять чашек кофе на полочку на кухне, чтобы кофе остыл.

«И он не любил жевать, – рассказывала Эмма. – Если бы все было так, как он хотел, он ел бы мясную запеканку каждый день. Он спрашивал: “Эмма, что у нас будет сегодня?” Я ломала голову, стараясь придумать что‑нибудь, что могло бы его соблазнить. И говорила: “Я думаю, я приготовлю то‑то и то‑то”. “Хорошо, а можно завтра у нас будет мясная запеканка?” Честное слово, мой бедный муж не съел и пары запеканок после того, как не стало доктора Боба. Я не могу есть ее до сих пор.

Он так любил красную малину! У него был сосед, который, бывало, приносил ему в сезон четыре–пять кварт. И он говорил: “А ты знаешь, как ее нужно есть?” Я отвечала: “Разумеется, знаю. Ее нужно посыпать сахаром”. “Это неправильно, Эмма”. И брал самую большую суповую тарелку, насыпал малину доверху, заливал водой со льдом, а затем добавлял сахар.

Мы с Лейвеллом задумали купить телевизор, но я слышала, как доктор говорил, что он ему не нужен. И тем не менее, мы его спросили. “Что ж, – сказал он, – полагаю, если вы купите телевизор, труба в вашем распоряжении. Можете на нее антенну поставить”.

Но он в него даже не заглядывал. Был как‑то вечером курьезный случай. Мы с мужем смотрели телевизор, а он улегся на своей длиннющей тахте в другом конце комнаты и читал газету. Я случайно взглянула на него и, на тебе, он поверх газеты тихонько смотрит телевизор. Попался! Я рассмеялась. А он лишь виновато улыбнулся. В тот день показывали отличные соревнования по борьбе, а он был сам не свой до нее. Он сазал: “Давайте посмотрим борьбу сегодня вечером”. И я ответила: “Только при одном условии – что Вы пойдете наверх и хорошенько вздремнете после ланча”. И он согласился».

А потом доктор Боб приобрел кабриолет, черный Бьюик Родстер. Он обожал машины, и в течение жизни у него их было множество. Но эта была его самой любимой, «машина, о которой я всегда мечтал».

«Как‑то раз мы все сидели в гостиной, – вспоминает Лейвелл, – он вдруг вскочил и пошел к телефону. “Добрый день, Русс. Доктаа Смит, дом 855 на Аадмау. Да, я видел в объявлении, что Вы продаете кабхиолет. Привезите его посмотреть, привезете?”

В назначенное время машина приехала, – рассказывает Лейвелл. – В тот день доктор не мог выходить из дома, и он сказал: “Аберкромби, не мог бы ты переобуться и немножко прокатиться?” Когда я вернулся, он спросил меня, как она урчит. Я сказал “о’кей”, и это решило дело. Он сел и выписал чек».

Друзья до сих пор помнят, как он носился по улицам города в кабриолете с откинутым верхом. «Он был самым ужасным водителем в Акроне, – говорит Эмма. – Он платил кучу штрафов за нарушение парковки и превышение скорости. Когда он садился в родстер, он просто летал».

Смитти соглашается: «Чем старше он становился, тем бесшабашнее ездил. С ним страшно было ездить».

«Каждый день после ланча, когда был в состоянии, он уезжал на ней поиграть в карты в Городском Клубе», – рассказывает Эмма. – Я говорила: “Пожалуйста, не надевайте эту старую кепку”, а он отвечал: “О, Эмма, это такой стиль”. Я могла проверять по нему часы, когда он возвращался. Он врывался на нашу улицу, подъезжал к самому дому, резко давил на тормоза и скользил… Он действительно был нечто – просто как маленький ребенок».

В то время доктор Боб еще продолжал ходить на собрания АА в Королевскую школу. Анни С. вспоминает, как кто‑то спросил его тогда: «Неужели Вы должны ходить на все эти собрания? Почему бы Вам не посидеть дома и не поберечь силы?»

Доктор Боб немножко подумал над вопросом и ответил: «Первая причина состоит в том, что это работает. Зачем рисковать и пробовать что‑то другое? Вторая причина в том, что я не хочу отказывать себе в роскоши знакомиться, встречаться и общаться с друзьями–алкоголиками. Это доставляет мне удовольствие. И третья причина является наиболее важной. Я являюсь частью этого собрания и присутствую на нем ради тех новых мужчин или женщин, которые могут войти в эту дверь. Я являюсь живым доказательством того, что АА работает, пока я остаюсь в АА, и я должен передать это новичкам, которые придут сюда. Я являюсь живым примером».