Лоза Истинная. (031)

Священник опустил голову. Он дал ей выплакаться, а потом продолжил: 

– Значит, утро было замечательное, – сказал, наконец, отец Павел. – Так очень часто бывает после серьезной исповеди и достойного приобщения. Ну, так что же вы не пришли к нам? Что вам помешало? Успокойтесь. Поверьте мне, Катя, Бог любит вас. 

– Да!.. Любит!.. – лицо ее внезапно исказилось от злобы. – А зачем Он посылает мне злых людей, всяких сволочей, которые издеваются надо мной? 

Она снова заплакала. 

Отец Павел был озадачен. Казалось, он не знал, что ответить. 

Наконец успокоившись, Катя виновато улыбнулась. 

– Простите, батюшка, зря я так… Конечно, я сама виновата. Хотя, честно говоря, я до сих пор не представляю, как это все получилось. 

Она поежилась. Мелкая дрожь прошла по ее телу. Снова Катя не могла говорить и попросила воды, жалуясь на мучавшую ее с утра жажду. 

– То жарко, то холодно. Опять какой-то жуткий озноб и в сердце страх. Опять Бог оставил меня.

 – Здесь вы не правы, Катя. Не Бог нас оставляет, а мы сами удаляемся от Него своей греховностью. Святые отцы говорят, что Господь попускает человеку ощутить одиночество и так скажем «оставленность» для того, чтобы испытать Его произволение. 

Вот и в святоотеческой литературе есть такой образ: мама прячется от своего ребенка, чтобы он с плачем ее поискал, чтобы он больше оценил ее любовь и присутствие. 

Понимаете, Катя?.. Так что же с вами случилось? 

Отец Павел внимательно смотрел на нее. 

Катя потянулась за пустым стаканом, который стоял на подоконнике, но священник сам взял стакан и, подойдя к шкафчику, наполнил его святой водой. Сняв с гвоздика самодельное кропило, он обильно окропил девушку. 

– Спасибо, стало лучше, — с глубоким вздохом произнесла она.

 – Короче говоря, я поехала на трамвае в храм, а приехала к своей подруге-наркоманке. В общем, мне стыдно сказать… В трамвае я встретила знакомого парня. Я ему, как человеку, стала рассказывать про Вас, про исповедь и Причастие. 

А он сказал, что я совсем «съехала с рельс», стал смеяться надо мной. А потом и говорит: «Давай-ка лучше…» – не могу повторить гадость, которую он сказал. Короче, я не сдержалась, и врезала ему по физиономии… Все как-то перемешалось в одну секунду. 

Пассажиры на меня набросились: «Как не стыдно хулиганить в общественном месте! Сейчас вызовем милицию!..» А он мне… (Катя выругалась) как даст в живот. 

Батюшка, простите, что я ругаюсь. Никто в трамвае этого не заметил, а я чуть с ума не сошла: дыхание перехватило, в глазах темно… Выскочила из трамвая красная от стыда и боли, сама не своя. 

И… вся в слезах поехала к своей лучшей подруге. Влетела, а она дома, на отходняке. Это моя лучшая, можно сказать, подруга, Настька Зверева. Я ей, как родной, все рассказываю. Давай, говорю, к батюшке на исповедь и на Причастие, выскочишь ты из этой трясины. 

А она мне: «Давай-ка, подруга, лучше вмажемся». 

Я говорю: «Нет, ни в коем случае. Вот шампанского немного, может, и выпью. – Давай?» 

– «Давай». 

Я, честное слово, батюшка дорогой, честное слово, хотела немного выпить, чтобы в себя прийти. – Вам совсем нельзя пить ни шампанского, ни пива, ни других спиртных напитков, – заметил отец Павел. 

– Короче, мы выпили. 

– А потом еще выпили? 

– Да, – Катя снова опустила голову. – А потом еще выпили. И еще.