Здравствуйте, меня зовут Никита. СТИХ 4-й

Здравствуйте, меня зовут Никита, я алкоголик.

Лишь смерть может избавить меня от алкоголизма, но, как и всякий человек, я вправе и в состоянии приблизиться к истине. Мне приходится это сделать, так как алкоголизм гонится за мной по пятам и подстерегает меня за каждым углом, и никакого иного прибежища, кроме истины, у меня нет. А истина по мере приближения к ней делает человека свободным независимо от того, нравится ему это или нет.

Первый шаг из двенадцати, которые включает в себя программа Анонимных Алоголиков, звучит так: “Мы признали свое бессилие перед алкоголем, мы признали, что потеряли контроль над собой”.

Ключевое слово здесь на самом деле “бессилие”. Признать себя алкоголиком в медицинском смысле нетрудно, а если и неприятно, то все равно это придется сделать. Пройдя через руки десятков врачей и шарлатанов, на всю жизнь пропитавшись тусклым светом и убогими запахами наркологических больниц, я не верю в методы лечения, которые пропагандирует эта наука – зато я убедился в верности ее диагностики. Есть ряд известных симптомов, отличающих алкоголика от просто сильно пьющего человека, у меня налицо их полный набор.

Однако, от констатации этого факта до признания своего бессилия в том смысле, в каком это советует Программа АА, – целая пропасть. Само слово “бессилие” для меня, воспитанного в гордыне, прежде казалось оскорбительным. Тем более, что друзья и близкие, многие из которых, как я теперь понимаю, больны не менее, чем я, уговаривая меня бросить пить, взывали к моей совести или к силе воли.

Что касается совести, то, по-видимому, она у меня никогда не была атрофирована полностью, но в периоды запоев, во всяком случае, она скукоживалась настолько, что голос ее против зова алкоголя почти не был слышен. Для меня в эти периоды проблемы создавала не столько совесть, сколько стыд, принуждавший прятаться, лгать, воровать деньги или водку, чтобы опохмелиться втайне от всех. Но, как алкоголик, я всегда умел как-нибудь поладить со своей совестью и уговорить ее простить мою слабость “в последний раз”, я умел откладывать разборки с совестью “на потом”.

Совесть моя не то чтобы совсем была отравлена и убита, но докричаться до нее извне было не под силу никому из любимых мною людей, не говоря уж о доброхотах. Наивно думать, что я бросил бы пить ради кого-нибудь, например, ради матери, жены или сына, или хотя бы даже ради самого себя. То есть такие попытки были, но успех они всегда имели самый непродол­жительный. Моя совесть алкоголика что-то из себя такое стала представлять, на что стало возможным опереться, не раньше, чем медленно я начал обретать трезвость.

Моя совесть очнулась не вследствие воздержания от алкоголя и не как причина этого. Скорее эти два события стали следствием третьего – а именно того, что, доведенный собственной жизнью до отчаяния, я, наконец, пал на колени, смирился и признал свое бессилие в духе Программы ” 12 шагов” АА: в узком смысле перед алкоголем и в более широком смысле – вообще перед жизнью, в которой я ничего не могу изменить.

Прежде мне казалось унизительным думать, будто в этом мире материя управляет духом и смыслом, а не наоборот. В отрицании самой этой возможности и состояла моя гордыня. Я был слишком кичлив, чтобы “опуститься” до признания того простого факта, что примитивная химия моего тела часто бывает сильнее и первичнее моего человеческого духа. И я был справедливо наказан за заносчивость. В своих сражениях с демоном алкоголизма, даже и прибегая к иллюзорной помощи всяких “торпед”, я рассчитывал на силу духа и воли. Гордыня обманула меня и заставила сражаться с ветряными мельницами. Это были попытки побить дьявола там, куда он не залетает. Я воевал с ним, когда бывал трезв, в про­странстве духа, а он повергал меня ниц в пространстве моего тела.

Все сражения с алкоголизмом я бесславно проиграл, пока не пришел к признанию того, что никакой силы духа или воли, во всяком случае достаточной, чтобы противостоять алкоголю, у меня нет. Мое я” самым унизительным образом зависит не только и не столько от духа (интеллекта, воли, образа и подобия), сколько от слабостей, хворей и несуразностей моего тела. Одна какая-то бессмысленная хромосома решила за меня, что я алкоголик, и в смысле заданности ею я сам не более, чем червь.

И прежде, тычась мордой в грязь, часто пьяно и притворно, ради нового опьянения жалостью к себе я напрасно докучал Богу своими претензиями и корил Создателя за свое собственное ничтожество. Но однажды не в пьяном угаре, не в первый год посещения собраний АА и вряд ли даже во второй ко мне пришло трезвое осознание этого факта в его полном и убийственном значении.

Я принял не только мое телесное ничтожество, но и крайнюю ограниченность моих духовных возможностей как должное и без истерики. И в тот же миг (вместе с тем растянувшийся, вероятно, на годы, как смерть и воскресение) я понял разницу между червяком и человеком и догадался, что вовсе не ничтожен. Признание бессилия не причинило мне вреда – оно прибавило мне сил для чего-то.

И нет никакой иной возможности выделить свободу из всего остального, что творится в этом мире и во мне по хаосу необходимости. Это трудная логика для того, кто всегда начинал свою мысль с другого края. Но собрания А А постепенно научили меня смирению, достаточному хотя бы для того, чтобы начать все сызнова.

Это все, что я хотел сказать сегодня. Благодарю вас за то, что вы меня выслушали.