Его зовут Борис.
Начало конца.
Вернемся к помойке и котам. До дня рождения, то есть до 12 апреля, около двух недель.
Очнувшись в таком месте и в таком окружении, впервые в жизни изощренный мозг алкоголика не смог найти оправдания не то что пьянке, а самому факту помойки и котов. До этого момента существовали многолетние, определенные, причем совершенно логичные с точки зрения алкоголика, причинно-следственные связи. Он всегда мог объяснить, почему он пьет: потому что его девушки не любят, потому что у него жена — стерва, потому что начальник его — дурак, а он умный, потому что кругом сволочи и обманщики или, наоборот, потому что премию дали, потому что выиграла в футбол любимая команда, и еще куча всяких позитивных «потому что». Всегда алкоголик находит оправдание своей пьянке. Находит не для кого-то: для жены или начальника, а для себя. Эти причины нужны ему самому, оправдаться перед самим собой — в первую очередь. Потому что подсознательное чувство вины перед самим собой — оно страшно. Здесь же даже обвинить оказалось некого! Не было оправдания! Коты не могут быть виноваты! И это понимал даже изуродованный ум алкоголика.
А еще. В алкоголизме непременно наступает такая стадия, когда оказывается невозможным терпеть душевную боль, она становится сильнее физической, биологической, и пережить ее нет никакой мочи. Только алкоголики знают, как раскалывается наутро голова, как воспаляются мозги и словно превращаются в кипящую смолу, как щипцами сдавливает сердце и горит огнем печень. Но и эта боль ничто в сравнении с теми ужасными мучениями, которые испытывает душа — утопленная в алкоголе, истерзанная, искореженная, она, кажется, заполняет собой все тело, и человек превращается в один комок чудовищной боли. В него ледяной струйкой медленно вползает тоска и страх. А реальность наполняется жуткими видениями, они рядом, повсюду — душа погружается в ад. Вынести эти пытки невозможно, их можно либо заглушить, залить новой порцией алкоголя, либо разом покончить жизнь — самоубийством. Многие алкоголики делают этот последний шаг.
Нашего Бориса от самоубийства спасла элементарная «жаба» — он не мог и не хотел смириться с тем, что ему не доведется увидеть, как жена, мать, начальник, еще кто-то будет стоять у его гроба, рыдать, биться головой об гробовую крышку и говорить о том, какого замечательного человека они потеряли, как не ценили его живого, как несправедливы были к нему и как нет им прощения. Поэтому свою боль и подсознательное презрение к самому себе — «какое я дерьмо» — алкоголик Боря пошел заливать алкоголем.
А дальше происходил типичный, многими годами наработанный процесс. По обыкновению, нашего героя находила его старшая дочь. Как оказывается, она имела свою агентуру, у нее была целая тетрадка с адресами, явками и паролями. Агентура состояла из районных алкашей, которым она «проставляла», и бабок на «точках», которые посещал ее отец. Ей давали информацию об отцовских передвижениях, а они были весьма активными, поскольку Борис был блуждающим алкоголиком, в отличие, скажем, от своего брата, тоже алкоголика, но тихого и домашнего, который брал сразу ящик-другой водки, рассовывал его в квартире по всем закуткам, запирался дома, отключал телефон и пил неделю-две-три, пока не становилось совсем худо, и тогда его «откачивали». Борису нужна была не просто компания, а аудитория слышащих и внемлющих. Удержать его дома не было никакой возможности. Если Борису в рот попадало 100 граммов — его куда-то несло. Самый интересный эпизод из того, куда его занесло, и маршрут, который и по сей день остается тайной за семью печатями, это город Ярославль. Допустим, был бы это Киев — понятно, Вильнюс — понятно, и множество других населенных пунктов, куда ходят прямые поезда. А вот Ярославль? Нет туда прямого поезда, в Москве пересадка. И ни знакомых, ни родственников — никого у Бориса в Ярославле нет. Почти как Степа Лиходеев в Ялте. Помните «Мастера и Маргариту»?.. Короче, он являлся блуждающим алкоголиком. Поэтому технология была такова: он уходил в запой, через 3-7 дней его находила дочка. Либо он частично находился сам. Например, звонил и заплетающимся языком говорил: «Заберите меня отсюда». Откуда — не понятно. Однако ж дочери понятно было многое: у нее в заветной тетрадке были различные пометки, отличительные особенности, например, какая музыка в каком ресторане из посещаемых отцом звучит обычно, или какие-то иные звуковые нюансы. То есть иногда по звуку, доносящемуся из трубки, дочь понимала, где находится ее родитель. Или когда он приходил на «точку» к Анне Ивановне и садился выпить рюмочку с ее мужем, а хозяйка, видя, что вот еще чуть-чуть и гостя можно выносить, сигнализировала его дочери. К тому времени дочь эта была 18-20-летней красивой девушкой, с кучей поклонников, мускулистых и плечистых в том числе. Они Бориса «вычисляли», приезжали на его же машине, дочь наливала отцу еще стаканчик «на посошок», потому как «год не пей, два не пей, а на дорожку выпей», чтобы он упал, брали тело за руки-ноги и загружали в машину. И везли к маме.
Почему к маме? Потому что дома держать алкоголика в запое было совершенно нереально — проснувшись, он мог, например, взять лом и начать выносить дверь, мог оттолкнуть жену, если она помешает ему искать спиртное, или применить физическое насилие. Наверное, наступила бы та стадия, когда он переступил бы и через мать, но на том этапе — еще нет. Мать становилась в дверях и говорила: «Только через мой труп». Так она могла стоять часами. Как скала. Сын говорил, убеждал, молчал, успокаивался, но постоянно пульсировала мысль — где найти выпить. И срабатывало. Он давал матери слово, что не будет ломиться в запертую дверь, она, устав от долгого стояния, шла прилечь, а Борис, например, выходил на балкон покурить, спускал вниз мешок, привязанный к веревке, и ему туда клали бутылку. В общем, он находил способы обхитрить родительницу (иначе это был бы не алкоголик). Но везли все равно к маме, потому что это был самый надежный из всех ненадежных вариантов. Бориса знали во всех городских вытрезвителях: мама раздала в эти заведения бумажки с его фамилией и ее номером телефона и просила сразу при поступлении оного звонить ей, чтобы она приехала и выкупила сына. И это тоже был шанс его поймать.
В тот знаменательный весенний день 1993 года, вернее в его преддверии, Бориса в очередной раз привезли к маме. Пару дней были очень тяжелыми: потихонечку мама давала выпить. Давала буквально наперстками. Сын ей говорил: «Я не сердечник, капли не пью». Но пил, поскольку выбора не было. А потом произошло какое-то чудо. Чудо было простое — под названием «маме надоело». Надоело сыновнее нытье, выклянчиванье каждые 5 минут этого наперстка. Она взяла и просто выставила бутылку на стол (было утро) — на, пей, хоть залейся! Надо отдать должное Борису, выпил он не сразу. Он откладывал — выдерживал, как сказано в книге анонимных алкоголиков, суточный план. На 10 минут откладывал выпивку, на 20. Потом, почувствовав, что не выдерживает, взял рюмочку чуть побольше маминого наперстка. Налил. Выпил. Вколол себе очень сильно действующее снотворное, по всей вероятности, аминазин (это лекарство, которым утихомиривают буйных сумасшедших), и лег спать…
Здесь стоит сделать небольшое отступление для пояснения ситуации и небольшого ликбеза для тех, кто не в полной мере владеет информацией. У Бориса были периоды, когда он планировал себе запой, тогда он колол себе сульфазин (это лекарство было мерой вывода шлаков из организма и мерой наказания в советской наркологии; самой большой дозой было: сульфазин «в четыре точки». Этот препарат давал следующий эффект — температура за 40 и дикая ломка во всех костях. Ходить невозможно. Три дня человек просто лежит пластом). Так вот, наш алкоголик колол себе щадящую дозу и «в одну точку» сульфазина, знал, что к утру у него поднимется температура, он сможет вызвать врача, получить бюллетень и пить, так сказать, на законных основаниях. Самый страх заключался в том, когда врач приходил после обеда. Это ж надо дождаться (алкоголику-то!)… По правде сказать, сульфазин самому себе колоть мог только круглый идиот. Или алкоголик…
Итак, вернемся к нашим баранам, то бишь уколотому Борису. Бутылку мама поставила ему на стол часов в 8 утра. Проспал он часов 10-12. Тут все факторы совпали, случайностей не бывает. Вышел такой расклад — что да — чудо, не иначе (хотя, конечно, вовсе не оно). Лучше не напишешь: возьмите «Войну и мир» 3 том, 3 часть, 3 главу, 1 абзац — миллионы факторов должны совпасть, чтобы какое-то событие произошло.
Миллионы! Человек, Борис в частности, не смог их все оценить, даже не мог их все увидеть… Но…
…Очнувшись ото сна, он с трудом разлепил глаза. Они по привычке первым делом из окружающего пространства, словно прожектором, выхватили самое главное — бутылку. Она, как спасение, по-прежнему стояла на столе. Голову, налитую свинцом, невозможно было оторвать от подушки, даже малейшее ее движение причиняло нестерпимую боль. Собрав все остатки сил в голос, Борис позвал: «Мама, иди сюда». В дверном проеме появилось усталое родное лицо. Невероятным усилием поднявшись, Боря налил из бутылки в ее наперсток «живительной влаги», остальное протянул матери: «На, это забери». Посмотрел на часы. А дальше произошел 100-процентный алкогольный спектакль, Борис сказал: «Сегодня 12 апреля 1993 года, 19 часов 12 минут. И это — последняя рюмка в моей жизни». Мама подошла, положила голову на грудь сыну и заплакала…
Почему он больше не выпил — он и сейчас не может объяснить, не знает. Сказать, что он очень этого хотел — в смысле, не пить больше — будет неправдой. Не было, не созрело еще это решение тогда. Зато было твердое убеждение, что так, как раньше, больше не будет. Точно. Лучше никак, чем так. Сейчас Борис говорит: «Бог увидел, что я больше не выдержу, и всячески меня поддержал. Пронес на руках над лезвием ножа. Потому что выпей я тогда — наверное, это был бы конец»… Но тогда, как оказалось впоследствии, было только начало. Пролог. Этот «спектакль» продолжается до сих пор. Борис продолжает играть в то, что тогда, там, 17 лет назад была последняя рюмка в его жизни. Спектакль ему нравится. Все больше и больше. Возможно, потому, что он теперь не только актер в нем, но и режиссер, и зритель.…
