Начало конца.

На улице лежал человек… Нет, не лежал. Человек валялся. И не на улице, а во дворе соб­ственного дома. А конкретно — в том самом месте, куда люди из окрестных домов выносят мусор, то есть — на помойке. Аккурат между металлическими контейнерами зеленого цвета. Человек был мужского пола, одет в дорогую дуб­ленку и обут в кеды советского времени — с белыми резиновыми носами и кругляшком сбоку. Было утро. И была весна. Но не та, что уже при­шла «рыжею девчонкой, теплою ото сна, в озябший мир». Весна значилась лишь по календарю. По­этому  мир оставался озябшим. И человек на помойке, по-видимому, тоже. Во всяком случае, так показалось местным котам, которые решили человека согреть своим дыханием. Или им про­сто стало его жалко, и они, пытаясь вернуть к жизни представителя «братьев своих старших», дружно облизывали ему лицо (хотя, предполага­ется еще и другая причина…). Представитель открыл глаз. Второй не открывался. Неверной рукой описал полукруг в воздухе и попытался отогнать сердобольных животных. Не вышло. Че­ловек был слаб: четыреста дней пьянки сделали свое дело. Но живучесть человечья порой потря­сает: он умудрился-таки принять вертикальное положение и… пошел «заливать горе». А куда ж еще ему было идти?! В чашу омерзения и презрения к самому себе коты, кажется, добавили последнюю каплю, и жить с таким помойно-кошачьим позо­ром трезвым человеку просто не представлялось возможным…

Мы теперь не отправимся вслед за челове­ком пить. И живописать сие занятие мы не станем. Как это обычно происходит, знают по­чти все из вас. Момент же этот был выделен из жизни человека по имени Борис и рассказан здесь потому, что он стал кульминационным, это был апогей всей предыдущей его тридцатилетней пья­ной жизни.

Ту холодную весну 93-го можно сравнить с неким пригорком. И если на него взобраться се­годня, то можно смотреть уже не только в алкогольную пропасть, которая зияет позади, но, к счастью, и обозреть ту тропку, которая, спус­каясь с этого самого пригорка в противоположную пропасти сторону, рисует замысловатый узор: она то переходит в широкую ровную дорогу, то сужается до ниточки, по которой можно ступать еле-еле, почти на цыпочках, то петляет в обход болот, то закручивается в спираль, и кажется, что не продвигается вперед ни на йоту, то теря­ется из виду в дремучих зарослях, то медленно и с большим трудом взбирается по горам вверх, чуть ли не к самым облакам, то стремительно устрем­ляется в низину и там замирает, останавливается, а то ровным плато расстила­ется до самого горизонта… Но куда бы она ни завела, эта стежка-дорожка так ярка, сочна и вкусна, какой только может быть настоящая трезвая жизнь — 17-летняя.

Мы с вами, дорогой читатель, все повество­вание будем стоять на этом самом пригорке. Когда устанем, сможем присесть, а то и прилечь, ведь слушать и читать можно в любом положении. Будем то оборачиваться назад — к адской про­пасти, порой заглядывая в нее, вслушиваясь, а то и спускаясь вслед за героем туда, на самое дно, откуда ему удалось-таки выбраться, то с радостью двинем вперед, догоняя ходока, шагая с ним в ногу, и тогда он нам расскажет много занимательного и интересного, или чуток отстав, чтобы лучше можно было разглядеть то, что впе­реди, — ведь «большое видится на расстоянии»… Ну вот, пожалуй, с него, с расстояния, и начнем ничтоже сумняшеся.

От знаковой точки А до не менее знаковой точки В шел наш герой пять с половиной лет. Вро­де, относительно небольшой временной отрезок. Но что это был за путь! Точка А расположена в пропасти, почти на самом дне, а точка В — это испытательный полигон уже на «дороге жизни». Между ними — наш пригорок. И с него нам будет лучше видна вся ошеломляющая контрастность, полюсность двух жизней Бориса, как говорили раньше старые люди — до войны и после войны.

Итак, точка А.

У Бориса был друг. Он же собутыльник. Назовем его Миша Чистяков. Талан­тливейший человек, золотая голова. Они с Михаилом именно дружили, а не просто пили (и это примечательная деталь). На дворе стоял 1990 год. Начало апреля. Впереди еще долгих три года до помойки с котами. В один из вечеров Борис переживал — и любой алкоголик его поймет — состояние острой киронедостонии¹ . Вообще здесь надо заметить, что алкоголик пребывает в со­стоянии хронической киронедостонии. Но у нашего героя на тот момент была острая: то есть где-то чуть-чуть выпил, в организм уже попало, но до нужной кондиции еще далеко. Терпеть не­возможно — надо выпить срочно, и все. Но еще не настолько пьяный, чтобы хватать жену за груд­ки с требованием выпивки. Из дома не выпускают. Мучительное хождение по квартире в поисках какой-нибудь заначки у жены результата не принесло. И мысли лихорадочно крутятся: «Как вырваться… На часах уже начало 11-го вечера, сейчас магазины закроются, по «точкам» потом ¹непреодолимое желание выпить алкоголь среди ночи искать… что же делать…». И тут разда­ется звонок по телефону — звонит Оля Чистякова, жена друга. Правда, на тот момент уже вдова, потому что из трубки донеслось: «Миша умер…»

Как умер?! Почему умер?! Когда умер?!.

И вот здесь, в этом самом месте непременно что-то должно быть: в книге — многоточие и аб­зац, в пьесе — длительная пауза, в жизни — наверное, немой вопль, расширенные от ужаса глаза… — что-то, позволяющее набрать в легкие воздуха и на вздохе узнать о том, что же именно испытал тогда Борис. Что? …РАДОСТЬ… Да-да, именно это чувство… «Вот же оно!!! — ликовал, в душе потирая руки, Борис. — Куда теперь де­нется жена, откроет дверь как миленькая, и еще денег даст»… Звонок третьему товарищу: «Так, срочно бери пару бутылок водки, заезжай за мной, звонила Оля, умер Миша»…

Кто это в состоянии понять?! О чем это во­обще?! Это разве о человеке?

Это о том, что АЛКОГОЛЬ ЗАБИРАЕТ ВСЕ ЧЕЛО­ВЕЧЕСКОЕ. Медленно, но верно забирает всю личность. Без остатка. И — саму жизнь. Она бро­шена на дно стакана. На конечном этапе знаки «что такое хорошо» и «что такое плохо» расстав­ляет алкоголь. Если есть ли в конце мероприятия, сделки, обстоятельства, общения, события… (нуж­ное подчеркнуть) выпивка, значит, это хорошо.

Если нет — плохо. Человек выставил бутылку на стол — значит, он хороший человек. Если чело­век отказался выпить — значит, он плохой человек. Принести домой ковер — хорошо, пото­му что жена поставит «замочить». Отказалась жена, пошмонала по карманам, бутылку заныкала — значит, надо взять этот же ковер, вынести из дома, продать, чтобы купить ту же бутылку. И это — правильно. Все остальные критерии не существовали, или было мало заметны, или ис­пользовались как подтасовка под заданный ответ. А заданный ответ — выпить.

Даже бизнес-планы Борис составлял в бутылках водки, высчитывал, сколько ему надо: чтобы заплатить рабочим, принести жене, и чтобы осталось в кар­мане столько, сколько нужно на ежедневную гарантированную бутылку водки. Потом решил, что лучше на всякий случай иметь две, и биз­нес-план пересчитал. Таков критерий — алкоголь, он рулит, он расставляет знаки: плюс — минус, хорошо — плохо, нравственно — безнравственно. Все благие дела делались с тем, чтобы без чувства вины можно было выпить. Все подлые дела делались с такой же задачей. И было абсолютно неважно — подлость совершалась, или благородные поступки — БЕЗ-РАЗ-ЛИЧ-НО. Но узнал обо всем этом Борис только много лет спу­стя. Столько же лет спустя он наконец смог говорить вслух о том эпизоде своей жизни.

Точка В. Через два с половиной года после помойки, то есть два с половиной года Борис живет трезвой жизнью. Больна его мать. Она ле­жит в больнице. Борису надо уезжать в командировку в другой город. Перед самой поез­дкой он навестил ее. Поговорили, напоследок мать произнесла: «Ну, Боря, ты становишься муд­рым человеком, (эти два с половиной года она была счастлива — она видела сына трезвым), вот если бы еще и твой брат». Когда через неделю Бо­рис вернулся из командировки, на пороге квартиры его встретила заплаканная жена: «Мама умерла». Чтобы представить, что начало твориться с 46-летним мужчиной, надо чуть-чуть приблизиться к пониманию того, кем была для него мама: не просто женщиной, давшей ему жизнь, это был самый большой друг, самый на­дежный советчик. Мать решала огромное количество сыновних проблем и вопросов. Она была его ангелом-хранителем. И вот мамы не ста­ло. Для Бориса это оказалось шоком: «Я помню тот день как сейчас: меня всего колотит, я рыдаю, со мной истерика… Мне реально плохо, физи­чески, меня отпаивают валерьянкой, дают нюхать нашатырь… Я убегаю во двор… Не могу успокоиться… Схожу с ума… Я не знаю, что мне делать… У меня срывает крышу… Меня держат за руки… И тут — хотите верьте, хотите нет, но это не сказка, не аллегория, не глюк — я же трез­вый, но я не могу это объяснить, — Я СЛЫШУ, РЕАЛЬНО: Боря, что ты мучаешься? Посмотри — как тебе плохо. Выпей стаканчик, никто тебя не осу­дит — у тебя такое горе!!!… У меня нет абсолютно никаких вопросов относительно того, кто мне это говорил и откуда раздавался этот голос. Из преисподней. Это — дьявол в виде алкоголя. Водка предлагала мне свою дружбу и помощь: выпей этот стакан — тебе будет легче. И тут же (вот как это объяснить?), в другое ухо, абсолютно по-русски, не намеками, а прямым текстом: ты что, сукин сын, мама жизнь свою положила на то, чтобы ты был трезвым. Ты всю жизнь ее своим пьянством предавал, подлец, сво­лочь! Последних два с половиной года своей жизни она была счастлива видеть тебя трезвым, у нее глаза светились радостью, она хотела тебя видеть каждый день по поводу и без повода, хоть на две минутки — потому что ей было радостно просто видеть тебя — трезвым… И ты хочешь сей­час предать ее, лежащую в гробу???… Я выпил… валерьянки и поехал на собрание анонимных алкоголиков. И меня отпустило. Я не выпил спир­тного. Ни тогда, ни после». И как бы кощунственно это не прозвучало, Борис был рад тому, что смог достойно пережить такую утра­ту.

Заметьте, и в точке А и в точке В пережива­ется одно и то же событие — смерть близкого человека (при этом разнится степень близости). И там и там Борис испытывает одно и то же чув­ство — радость. Но — почувствуйте колоссальную разницу этих двух радостей. Одна патологически уродливая. Вторая — мужествен­ная и красивая.

День смерти своей матери — 1 октября 1995 года — он считает концом испытательного сро­ка, переломным моментом, когда он, 46-летний, почувствовал себя мужчиной, обязанным и — главное — способным отвечать за свою жизнь. Эта дата стала стартом его новой жизни, началом созидания собственной личности, реконструк­ции своих мечтаний и желаний. А днем своего второго рождения называет 12 апреля 93-го. И о нем — отдельный рассказ.