Непрожитые жизни.

Это те страницы книги, которые пишутся очень тяжело. Здесь будет сказано о трех людях, друзьях Бориса, которых уже нет в живых. Есть огромная скорбь и горечь от осознания того, ка­кими достойными и замечательными людьми они были. И от того, какие красивые жизни могли бы быть прожиты ими. Какие прекрасные гори­зонты открывались, какой огромный потенциал был заложен, какие широкие пути и возможности расстилались перед ними. И как все это было начисто стерто, словно ластиком, смыто с лица земли водкой. Жизнь оборвалась. Надежда угас­ла. И вдруг все слова об этих людях стали в прошедшем времени. И осталась не просто пус­тота, ноль, ничего. Осталось до боли щемящее чувство сожаления о чем-то большом, но несос­тоявшемся, неосуществившемся, несбывшемся.

Они были и моими добрыми знакомыми тоже. Один из них был особенно близким человеком, он был моим мужем.…

Звали его Александр, и Борису он тоже был близок. Ему Боря прощал такие вещи, которые, по его признанию, не простил бы никому и никогда. Саша для Бори очень знаковый человек, и в том, что сегодня имеет Борис, — огромная зас­луга Саши. Так считает Борис.

Они ровесники, жили в одной стране, в од­ном городе, были одинакового воспитания, одинакового образования. В Саше было больше интеллигентности, в Боре больше простолюдинства, — но что-то же должно было их отличать. Борис называл Александра рафинированным, по­родистым интеллигентом. Путь к трезвой жизни они начинали вместе. Оба — выходцы из Миннесотской программы. В 92-м году они были стопроцентными единомышленниками. У Саши, правда, не было 400-дневного запоя. Более того, к моменту выхода Бориса из алкогольной агонии он уже имел пару лет трезвости. Но потом счет не только сравнялся, Борис с большим отрывом ушел вперед — в долгий 17-летний трезвый путь. И все рубежи на этой трудной дороге жизни Бо­рису, сам того не ведая, помогал пройти Александр. Причем совершенно чудовищным об­разом. Оставаясь стоять на одном месте, что при алкоголизме, собственно, равносильно ускорен­ному движению навстречу смерти, он был для Бориса неким ориентиром. Тем четче мог видеть Борис, ОТКУДА он ушел. Саша своим пьянством, тем, как губит свою жизнь, помогал ему оста­ваться трезвым, помогал измерить расстояние, на которое сумел Боря отойти, отползти, оттол­кнуться от той бездны, в которой оставался его друг. Пожалуй, тут слово «помогал» — звучит издевательски даже. Еще циничней это выгляде­ло, когда Борис приезжал к нам домой во время Сашиных запоев, приезжал лишь для того, чтобы посмотреть на мертвецки пьяного алкоголика. Говорил при этом: «Вот сейчас он совершает по отношению ко мне 12-й шаг. Он таким образом мне помогает. Туда, где он, я не хочу». И уез­жал. Тогда я задыхалась от возмущения и обиды, такое отношение было очень больно переносить, выглядело это жестоко. Но в этом была правда. Помочь пьющему человеку без его на то воли не­возможно в принципе, как бы сильно ни было желание помогающей стороны.

Общаясь с Александром на протяжении по­лутора десятилетий, Борис мог видеть, как менялся сам. Благодаря все больше спивающему­ся другу, он мог видеть свой незаметный процесс взросления: как меняются мировоззрение, под­ходы, оценка. Как вообще меняется само восприятие жизни и личное отношение к этой жиз­ни. Борис разговаривал с Сашей через пять, десять лет после их совместного старта, и в про­межутках, и незадолго до его смерти. И он мог воочию видеть прогресс и регресс, возрождение и падение.

Судьбе было угодно свести их даже на поро­ге Сашиной смерти. Когда один умирал на третьем этаже больницы, второй лежал с приступом стенокардии там же на восьмом этаже. Боря — пос­ледний, кто видел Александра живым. Вечером, за несколько часов до его смерти, он был у него в палате и разговаривал, пока не выгнали вра­чи. Саша был под капельницей, ему переливали кровь, или это было какое-то лекарство красно­го цвета… А последний раз до этой встречи они с ним разговаривали месяцев за шесть. Был те­лефонный Сашин звонок Боре глубокой ночью. Был крик души. Крик отчаяния. Крик о помощи. Бо­рис поехал. Саша плакал, что он не хочет так жить, что он не может так жить, что он не знает что делать. Причем в его словах не звучало зло­сти или зависти, что вот, мол, у тебя, у гада, получилось, а у меня нет. Борис ему тогда ска­зал: «Саша, я понимаю, что это проще сказать, чем сделать, но вот же есть я, и ты видишь, как все происходит. Просто делай, как я. Перестань, наверное, искать свои пути. Идти просто тупо след в след за мной. Я буду водить тебя за руку столько, сколько нужно». Александр ответил: «Боря, я буду, буду делать все, что ты скажешь». Закончили они разговор, когда на улице было уже совсем светло. Борис уехал домой. Они догово­рились о встрече днем. У Бори появилась надежда. В назначенное время Саша проснулся. Борису не позвонил. Пошел пить дальше. Борис предвидел, что это конец. Причем он ему тогда и сказал: «Саша, ты так протянешь максимум полгода. Ты можешь потом считать, что я накаркал, хотя… ты уже не сможешь ничего считать тогда».…

До сих пор осталось чувство огромной боли. Вины. Безвозвратности и необратимости, кото­рые несет смерть. Невозможности ничего поправить и изменить. Саша — это очень тяже­лая часть жизни Бориса. И моей.…

… Лет семь тому назад, незадолго до Саши­ной смерти, ушел другой замечательный человек — друг и компаньон по бизнесу Алек­сандра и Бориса. Володя. Большая умница, бизнесмен, отменный организатор, красавец-мужчина, любимец женщин, весельчак, он писал стихи, а как он пел… Для него не послужило пре­достережением даже то, что он из-за пьянки в свое время лишился руки. У него тоже за срок пребывания в АА было полтора-два года непре­рывной трезвости… Володя был искренне верующим человеком. Помню, он отсылал крупные долларо­вые пожертвования православному монастырю в простом конверте простым письмом. На мое не­доумение и опасение: а вдруг (и скорее всего) не дойдет, он отвечал со всей безоговорочной простотой веры: «Господь управит». И Он, дей­ствительно, управлял: через некоторое время Володе звонил игумен из монастыря и благодарил за столь щедрую милостыню. Казалось бы, с такой искренней верой должно было бы проще сде­лать 3-й шаг и «препоручить свою волю и свою жизнь Богу». Но Володин выбор был иным.

Будучи в длительном запое, он позвал Бо­риса. И Борис услышал от него две чрезвычайно важные позиции. «Я к нему приезжаю, — вспоми­нает Боря, — лежит, мучается в «отходняке», помирает. Я не буду передавать наш диалог сте­нографически, там непечатные слова. Но понятно, какие слова я заменил.

Я ему говорю:

• Володя, ну что ты делаешь?
• Боря, не дури моей головы. Я знаю все, что ты мне скажешь. Ничего нового ты мне откро­ешь. Но, Боря, без водки мне плохо. А с водкой — хорошо. И поэтому я буду пить.
• А что, сейчас тебе хорошо?
• Сейчас не очень. Но ты мне нальешь 100 граммов, и мне опять будет хорошо.

Обычно я не похмеляю, не наливаю. Таковы мои принципы. Это был единственный человек, которому я наливал. «И я буду пить», — говорил он. Это самоубийственная, ужасающая позиция. Но это — позиция. Он так распорядился своей жизнью. В возрасте 42-х лет мы его похоронили. Причем у него отказали сразу все органы, то есть концентрация алкоголя в крови была такая, что кислорода на питание органов не хватило. Но это был его выбор, и он сказал об этом честно».

О том, что враз отказали все органы, мы уз­нали от того, кто делал вскрытие, — патологоанатом, он был третьим из упомянутой в начале этой главы тройки достойных людей, оставивших этот мир из-за алкоголя. Дмитрий. Врач от Бога, лучшего диагноста в нашей стра­не, по мнению многих знатоков, не было. Он работал завотделением в лучшей клинике стра­ны. Реально спас не одну детскую жизнь (изначально Дима был педиатром). Безотказный, помогал всем и вся. Казалось, что в его сутках однозначно больше 24 часов. Никогда не унывал. Улыбка не сходила с его круглого, добродушного лица. Он умер в 45 лет. Тоже был глубоко верую­щим человеком. Когда ему позвонила подруга, мать его крестника и сказала: «Дима, ну надо же что-то делать. Ты добровольно отдал свою бес­ценную жизнь, дарованную тебе Богом, сатане-алкоголю. Ты просто бросил на дно ста­кана свою жизнь». Он сказал: «Какая ты мудрая. Надо записать то, что ты только что сказала». А назавтра он умер… На 40 дней главный врач кли­ники сказал: «Незаменимых людей нет. Так принято считать. Но за эти 40 дней я так и не смог найти ему замену»…

Эти три жизни и смерти — страшная аль­тернатива всему тому, о чем эта книга, — трезвой и счастливой жизни. Есть только два варианта. Одна позиция такая: я не верю, что без водки может быть хорошо, хорошо мне только с водкой. Ее итог — только смерть. И есть дру­гая позиция: я не знаю, как без алкоголя жить, но так, как раньше, я жить больше не буду. Итог — жизнь. Середины между этими варианта­ми нет. Между ними пропасть. Ее нельзя перепрыгнуть в несколько прыжков. И моста меж­ду этими берегами нет. Или на этом берегу, или на другом. Третьего не дано. Либо жизнь, либо смерть.

Какова здесь роль Бога? — спросит кто-то. Мы с Борисом убеждены, что Бог не наказывает. Бог либо участвует и поддерживает, если чело­век делает что-то, что Он одобряет. Или отворачивается и говорит: хочешь делать сам — делай. А еще. Он очень долго ждет. Очень. А по­том, видя, что алкоголик уже не сможет справиться, избавляет его, как достойного че­ловека, от мучений и дает ему покой. Возможно, так было и в отношении троих друзей. Мы так думаем… Мы в это верим.